На Севере. Онлайн чтение книги Г.Г. На Севере Ледяные брызги подскакивали на бортах

после этого Жека направлялся в школу.

В классе, на первой перемене, он укладывал в портфель учебники.
Мчавшаяся между партами Лисапета Вторая задела его локтем; портфель,
перевернувшись, брякнулся об пол.
Из него покатились шариковые ручки, какие-то гвоздики и шурупы, а еще
- веером разлетелась пачка больших цветных портретов.
С неожиданной суетливостью Жека метнулся их подбирать, отталкивал
любопытных. Но кто-то успел поднять несколько глянцевых листов. И
началось...
- Ребята, он сдвинулся по фазе! Он артисток собирает!
- Ой, правда! Кинозвезды!!
- Девочки, миленькие, он по Вертинской страдает!
- Да он полный букет набрал! Всякие тут цацы!..
Стиснув до побеления губы, зыркая исподлобья, Жека пытался отнять
портреты. А их перебрасывали с парты на парту, передавали по кругу -
началась детская игра "А ну-ка, отними!"... У Лисапеты Второй стоял на парте
пузырек с тушью. Его опрокинули, и аспидная, жирная тушь забрызгала
несколько портретов.
Тогда Жека полез драться. Он полез как слепой - не выбирая правых и
виноватых, не считая, сколько перед ним противников. Потасовка заваривалась
всерьез: девчонки с писком шарахнулись прочь; загромыхал учительский стол;
куски мела захрупали под каблуками.
Сережка прыгнул в самую коловерть, поймал Жекино запястье:
- Озверел?!. Из-за трухи, из-за пшена этого!..
Жека раздувал ноздри; его плененная рука механически дергалась, как
лягушиная лапка под током - норовила поддеть Сережку.
- Что здесь происходит?! - Учительница физики встала на пороге,
защищаясь классным журналом.
- Кино тут показывали... - переливчатым голоском сообщила Лисапета
Вторая.
Затерли шваброй паркет, подвинули на место учительский стол. Начался
урок.
Закономерно, что Сережку попросили к доске. Учительница видела его в
эффектной схватке и теперь пожелала узнать, одержит ли он победу на ином
поприще, более скромном.
Пока Сережка скорбел у доски, раскрасневшаяся от возбуждения Лисапета
Вторая нацарапала на промокашке "ВОТ УЖАС!" - и показала Вере, сидящей
рядом.
А Вера сейчас больше волновалась за Сережку, чем за драчливого Жеку.
Сережка мог схлопотать двойку в четверти.
Лисапета Вторая нацарапала еще крупней "ЖЕКУ ТЕПЕРЬ ЗАСМЕЮТ!".
В этом сообщении уже заключался какой-то смысл. Вера незаметно
обернулась к Жеке.
Тот сидел сгорбясь - локти в парту, кулаки под закаменевшим
подбородком, - взглядом упирался в одну точку. от всех отгорожен, замкнут,
защелкнут на замок... Просто - дикарь, снежный человек, да и только.

После уроков Жека направился к ближней станции метро.
Толпа внесла его в вестибюль; справа там были кассы и разменные
автоматы, а левая стена напоминала выставку. Клейкой лентой там были
пришлепнуты портреты киноартистов - те самые, из-за которых была драка в
классе.
Под цветными портретами расположился складной столик, на нем -
прозрачная пластмассовая вертушка. Взлетая и опадая, перемешивались в ней
билетики.
На толпу все это действовало интригующе.
- Это че ж за ярмарка? Спроси, гражданин, спроси!..
- Актеров разыгрывают. Вон, на стенке.
- Господи, добра-пирога! Я думала - торгуют чем! Во дожил народ: на
все бросается!
- А купить нельзя? Простите, говорю: купить нельзя? Без рулетки?
По-человечески?
Простуженная и охрипшая продавщица, отворачиваясь от сквозняка,
монотонно выкрикивала:
- Только разыгрываются!.. Только разыгрываются!.. Комплекты в продажу
не поступают!.. Специальный выпуск!..
Жека ввинтился в толпу, вынырнул у стола, протянул продавщице мелочь.
Он приступал к игре без предисловий и колебаний. Замелькала гранями
вертушка, затанцевали билетики. Остановились.
Жека запустил внутрь пальцы, вынул билетик, надорвал. По внутренней
стороне, по нежной сеточке узора, шла красная надпись: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША".
Жека скомкал его, отправил в урну. Железная урна специально тут была
поставлена - для неудачников. Ее размеры наводили на мысль, что жизнь не
состоит из сплошных подарков судьбы...
Вытряхнув из карманов оставшуюся мелочь, Жека пересчитал ее и вновь
подал продавщице.
- Не везет? - кашляя, спросила она. - Но ты же вчера выиграл? Я
помню, ты выиграл!
- Ну и чего?
- Подряд счастье... кха-кха... не выпадает.
Она держала медяшки и ждала, что Жека раздумает. Славная тетка. На
такой собачьей должности находится, а сердце доброе.
- Мне надо выиграть, - сказал он.
- Зачем тебе второй-то комплект?
- Вчерашний пропал. Из-за несчастного случая.
Затанцевали, запорхали билетики. Они были надежно замаскированы -
абсолютно не отличались друг от дружки. Но Жека уцепился взглядом за один -
показавшийся счастливым - и не отпускал его. Шутка ли: последние копейки
поставлены на карту.
Он вынул билет, надорвал. Красным по сеточке: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША"...
Подряд счастье не выпадает, это верно.
Жека выбросил билет в почти заполненную урну и стал пробиваться -
встречь людского потока - обратно на улицу. Настроение у него было - хоть
вешайся.
Завтра-послезавтра лотерея кончится, и таких портретов нигде не
достанешь. Все.
- -
Перейдя площадь, он вошел в сквер, казавшийся замусоренным от осенней
листвы. Ветер был холодный, листья мокрые. В середине сквера еще фукал, еще
трудился фонтан. Газированная струя взлетала вверх и разворачивалась, как
прозрачные пальмовые ветви. Ледяные брызги подскакивали на бортах гранитной
чаши.
У сквера остановился длинный автобус, из него повалили туристы, на ходу
расстегивая чехлы фотоаппаратов. Очень деловито туристы снялись на фоне
струй: брызги сыпались им на головы, но туристы терпели. Потом кто-то бросил
в фонтан монетку, исполняя традиционный обряд, и все живенько побежали к
автобусу.
А Жека замер в охотничьей стойке. Глядел в фонтанную чашу.
Вода там кипела, белея пузырями; мутно пестрели на дне утонувшие
листья, конфетные бумажки. Но кое-где грязное дно посверкивало - ясненько
так, серебряно...
Жека лихорадочно соображал, озираясь вокруг.
За кустами, покрашенная зеленым, стояла тесовая будка. В таких будках
садовники хранят свои лопаты, резиновые шланги и метлы. Сейчас кто-то
бренчал там, постукивая по железу.
Сторож - в клеенчатом плаще с капюшоном - чинил колесо у тачки,
осаживая его молотком.
- Дядь, - спросил Жека, - фонтан на обед не выключают?
- Только на ужин, - сказал сторож.
Под его капюшоном не помещалась растительность - много ее было.
Борода, усы, бакенбарды, брови. Чубчик с проседью. Остренькие глазки совсем
спрятались в заросших ямках.
- Правда, дядь, когда его выключают?
- А тебе зачем?
- Я ключ туда уронил.
- Экой ты неосторожный...
- Крутил на пальце... а он и свалился.
- Железный ключ-то?
- Медный, - быстро сказал Жека. - От английского замка.
Хоть раз в жизни пригодилась школьная физика. Железный ключ можно
вытащить магнитом не выключая фонтан...
- Жди до вечера, - сказал сторож. - Вечером буду чистить, поглядим
тогда.
- Дядь, мне же домой не попасть! Что же делать?
- А не врать, - сказал сторож. - Нету в английских ключах такой
дырки, чтоб на пальце вертеть. Распрекрасно я понимаю, чего ты обронил и
чего подбирать нацелился... Ишь, Буратина с ключиком!
Нет, судьба не баловала Жеку. Но если человек упорен, он и судьбу
переломит. Жека подумал, что сдаваться еще рано. Пусть фонтан работает без
перерыва, но сторож - не машина. Обязательно уйдет обедать. Надо только
выждать, набраться терпения...
Втянув голову в плечи, Жека сидел за кустами. Брызги швыряло ветром,
куртка намокала. Холодно. Осень. Воробьи - и те попрятались от этой
паршивой погоды.

Прошло около часа, и он опять появился в вестибюле метро. Людской поток
здесь уже схлынул - в метро тоже бывают приливы и отливы - и у лотерейного
столика было свободно.
- Господи!.. - ужаснулась продавщица, увидевши Жеку. - Под какой же
ты ливень попал?!
- Бывает, - сказал Жека, стуча зубами. Он злился, но не от холода.
Самое противное, когда на тебя все таращатся. Будто не видели мокрых.
- Беги домой!..
- Дайте билет, - сказал Жека, отсчитывая слипающиеся медяки.
От Жекиного вида продавщицу знобило. Она сама была простужена. Осенью
вообще трудно сохранить здоровье - кругом сквозняки, инфекция. Надо
особенно беречься. А этот мальчишка насквозь мокрый, у него в ботинках
чавкает. Какие тут лотерейные билеты, какие звезды кино - горчичники надо
покупать!
А он, отсчитавши свои медяки, жадно смотрел на пластмассовую вертушку.
Не замечая, что с одежды течет...
- Я сама тебе выну билет! - сказала она. - У меня... апчхи... у меня
рука легкая.
Не дожидаясь согласия, она вытащила и надорвала билет. Конечно, он был
пустой. Уж продавщица-то знала, что выигрывает один из сотни.
- Ну? - спросил Жека нетерпеливо.
- Выиграл, - сказала она. - Бери своих актеров и сейчас же
отправляйся домой!.. А-апчхи!.. У тебя есть горчичники?
Он улыбался, растянув синие губы.
- Я закаленный!
Боже, какие мучения с нынешними детьми. И со своими и с чужими.

Однако он отправился не домой. Еще через пятнадцать минут Жеку видели
на почтамте, где он устроил скандал - второй скандал за день.
Купив большой конверт из оберточной бумаги, Жека сунул в него портреты
актеров, заклеил, надписал адрес. А потом призадумался.
Посетители оглядывались на него, обходили стороной. В теплом помещении
куртка и штаны Жеки начали просыхать. Испаряясь, вода превращается в пар.
Легкий парок витал над Жекой, озадачивая посетителей.
Но Жека не обращал внимания на окружающих. Печатая мокрые следы, он
прошел к автоматической справочной установке. Эти новинки теперь
понаставлены везде.
Жека нашел на пульте нужную кнопку, торкнул в нее пальцем. Внутри
агрегата зажужжало, засвиристело; под стеклом захлопали куцые алюминиевые
крылышки - будто книга перелистывалась.
Свиристенье оборвалось, крылышки замерли, распластавшись. "В ПРОСТЫХ И
ЗАКАЗНЫХ ПИСЬМАХ МОЖНО ПЕРЕСЫЛАТЬ РАЗНОГО РОДА ПИСЬМЕННЫЕ СООБЩЕНИЯ..." -
такой текст увидел Жека.
Не очень-то свежая была мысль. Не открытие.
Жека по очереди поторкал в другие кнопки. Агрегат суетился, бил себя
крылышками - казалось, вот-вот взлетит под потолок. Но толку от кудахтанья
было на грош. Необходимого ответа Жека не добился.
Он шепотом сообщил агрегату, чем тот является, и пошел, разъяренный, к
одному из почтовых окошек.
- Заказным! - сказал он, шмякнув конверт на прилавок.
- Напиши, мальчик, обратный адрес.
- Не требуется.
- Что значит - "не требуется"?! Как раз требуется!
- Я хочу без обратного адреса! - непреклонно сказал Жека.
- Тогда отправляй простым.
- Нельзя. Тут ценные открытки. Художественная продукция.
- Тогда ставь обратный адрес.
- Я желаю отправить без обратного адреса! - сказал Жека. - А вы
дайте квитанцию! Чтоб никто не зажулил!
- Здесь не частная лавочка. здесь государственное учреждение. Никто
твое письмо не зажулит.
Девица в окошке оскорбилась. Но Жека не мог ей объяснить, какой ценой
достались ему портреты актеров. Необходима уверенность, что их не потеряют
на почте, не отдадут в чужие руки.
- Видел я, как вы с письмами обращаетесь! Один раз подставили мешок, а
он дырявый!
- Вот что, молодой человек: мне спорить с тобой некогда! Или пиши
обратный адрес, или отойди от окна!
- Квитанцию дайте!
- Ты брось хулиганить!
- Тогда жалобную книгу давайте!!
К окошку стягивались любопытные. Почтовая девица стала звать на помощь
свою начальницу. Жека забрал конверт, растолкал ротозеев и снова пошел к
справочному агрегату.
Алюминиевые крылышки затрепыхались с прежним усердием. Выставили еще
одно изречение: "НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ ПОЧТОВЫЕ ОТПРАВЛЕНИЯ ХРАНЯТСЯ В
ПРЕДПРИЯТИЯХ СВЯЗИ МЕСТ НАЗНАЧЕНИЯ ОДИН МЕСЯЦ СО ДНЯ ИХ ПОСТУПЛЕНИЯ"...
Жека напряженно хмурился, постигая смысл ответа. Не сразу его поймешь.
- Хранятся месяц, - сказал он. - А дальше? На помойку их выкидывают?
Агрегат этого не знал.
Жеке даже обзывать его не хотелось - ведь и обижаться не способен,
инкубатор.
Вымарав на конверте пометку "заказное", Жека опустил письмо в почтовый
ящик. Большего он сделать не мог.

Вечерами Павлик почти не бывал дома - убегал к Вере или другу Сережке.
И совсем редко он сидел дома в одиночестве. Круг знакомых у современного
человека обширен - если и захочешь поскучать без гостей, так не дадут.
Но сегодняшний вечер был особенным. Отец Павлика уезжал в командировку,
и предстояла - в узком семейном кругу - процедура прощания.
Павлик ждал ее и завидовал отцовской выдержке. Все-таки отец
потрясающий человек. Едет в Австралию, а впечатление такое, будто собирается
прокатиться на дачу. Никаких волнений, никаких долгих сборов. Такси вызвал
без запаса времени, случись малейшая задержка - и опоздает на самолет.
Осталось всего полчаса, а отец неспешно поливает цветы на окне, стучит
ногтем по горшочкам.
- Пелагея, через неделю побрызгай кактусы, если не забудешь.
Обращение "Пелагея" появилось недавно. Ничего оскорбительного в нем
нет. Сейчас ласкательные имена вышли из моды. Ценится свобода отношений,
непринужденность, юмор. Да и вообще невозможно представить, чтобы отец

В классе, на первой перемене, он укладывал в портфель учебники. Мчавшаяся между партами Лисапета Вторая задела его локтем; портфель, перевернувшись, брякнулся об пол.

Из него покатились шариковые ручки, какие-то гвоздики и шурупы, а еще - веером разлетелась пачка больших цветных портретов.

С неожиданной суетливостью Жека метнулся их подбирать, отталкивал любопытных. Но кто-то успел поднять несколько глянцевых листов. И началось…

Ребята, он сдвинулся по фазе! Он артисток собирает!

Ой, правда! Кинозвезды!!

Девочки, миленькие, он по Вертинской страдает!

Да он полный букет набрал! Всякие тут цацы!..

Стиснув до побеления губы, зыркая исподлобья, Жека пытался отнять портреты. А их перебрасывали с парты на парту, передавали по кругу - началась детская игра "А ну-ка, отними!"… У Лисапеты Второй стоял на парте пузырек с тушью. Его опрокинули, и аспидная, жирная тушь забрызгала несколько портретов.

Тогда Жека полез драться. Он полез как слепой - не выбирая правых и виноватых, не считая, сколько перед ним противников. Потасовка заваривалась всерьез: девчонки с писком шарахнулись прочь; загромыхал учительский стол; куски мела захрупали под каблуками.

Сережка прыгнул в самую коловерть, поймал Жекино запястье:

Озверел?!. Из-за трухи, из-за пшена этого!..

Жека раздувал ноздри; его плененная рука механически дергалась, как лягушиная лапка под током - норовила поддеть Сережку.

Затерли шваброй паркет, подвинули на место учительский стол. Начался урок.

Закономерно, что Сережку попросили к доске. Учительница видела его в эффектной схватке и теперь пожелала узнать, одержит ли он победу на ином поприще, более скромном.

Пока Сережка скорбел у доски, раскрасневшаяся от возбуждения Лисапета Вторая нацарапала на промокашке "ВОТ УЖАС!" - и показала Вере, сидящей рядом.

А Вера сейчас больше волновалась за Сережку, чем за драчливого Жеку. Сережка мог схлопотать двойку в четверти.

Лисапета Вторая нацарапала еще крупней "ЖЕКУ ТЕПЕРЬ ЗАСМЕЮТ!".

В этом сообщении уже заключался какой-то смысл. Вера незаметно обернулась к Жеке.

Тот сидел сгорбясь - локти в парту, кулаки под закаменевшим подбородком, - взглядом упирался в одну точку. От всех отгорожен, замкнут, защелкнут на замок… Просто - дикарь, снежный человек, да и только.

3

После уроков Жека направился к ближней станции метро.

Толпа внесла его в вестибюль; справа там были кассы и разменные автоматы, а левая стена напоминала выставку. Клейкой лентой там были пришлепнуты портреты киноартистов - те самые, из-за которых была драка в классе.

Под цветными портретами расположился складной столик, на нем - прозрачная пластмассовая вертушка. Взлетая и опадая, перемешивались в ней билетики.

На толпу все это действовало интригующе.

Это че ж за ярмарка? Спроси, гражданин, спроси!..

Актеров разыгрывают. Вон, на стенке.

Господи, добра-пирога! Я думала - торгуют чем! Во дожил народ: на все бросается!

А купить нельзя? Простите, говорю: купить нельзя? Без рулетки? По-человечески?

Простуженная и охрипшая продавщица, отворачиваясь от сквозняка, монотонно выкрикивала:

Только разыгрываются!.. Только разыгрываются!.. Комплекты в продажу не поступают!.. Специальный выпуск!..

Жека ввинтился в толпу, вынырнул у стола, протянул продавщице мелочь. Он приступал к игре без предисловий и колебаний. Замелькала гранями вертушка, затанцевали билетики. Остановились.

Жека запустил внутрь пальцы, вынул билетик, надорвал. По внутренней стороне, по нежной сеточке узора, шла красная надпись: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША".

Жека скомкал его, отправил в урну. Железная урна специально тут была поставлена - для неудачников. Ее размеры наводили на мысль, что жизнь не состоит из сплошных подарков судьбы…

Вытряхнув из карманов оставшуюся мелочь, Жека пересчитал ее и вновь подал продавщице.

Не везет? - кашляя, спросила она. - Но ты же вчера выиграл? Я помню, ты выиграл!

Ну и чего?

Подряд счастье… кха-кха… не выпадает.

Она держала медяшки и ждала, что Жека раздумает. Славная тетка. На такой собачьей должности находится, а сердце доброе.

Мне надо выиграть, - сказал он.

Зачем тебе второй-то комплект?

Вчерашний пропал. Из-за несчастного случая.

Затанцевали, запорхали билетики. Они были надежно замаскированы - абсолютно не отличались друг от дружки. Но Жека уцепился взглядом за один - показавшийся счастливым - и не отпускал его. Шутка ли: последние копейки поставлены на карту.

Он вынул билет, надорвал. Красным по сеточке: "БИЛЕТ БЕЗ ВЫИГРЫША"… Подряд счастье не выпадает, это верно.

Жека выбросил билет в почти заполненную урну и стал пробиваться - встречь людского потока - обратно на улицу. Настроение у него было - хоть вешайся.

Завтра-послезавтра лотерея кончится, и таких портретов нигде не достанешь. Все.

Перейдя площадь, он вошел в сквер, казавшийся замусоренным от осенней листвы. Ветер был холодный, листья мокрые. В середине сквера еще фукал, еще трудился фонтан. Газированная струя взлетала вверх и разворачивалась, как прозрачные пальмовые ветви. Ледяные брызги подскакивали на бортах гранитной чаши.

У сквера остановился длинный автобус, из него повалили туристы, на ходу расстегивая чехлы фотоаппаратов. Очень деловито туристы снялись на фоне струй: брызги сыпались им на головы, но туристы терпели. Потом кто-то бросил в фонтан монетку, исполняя традиционный обряд, и все живенько побежали к автобусу.

А Жека замер в охотничьей стойке. Глядел в фонтанную чашу.

Вода там кипела, белея пузырями; мутно пестрели на дне утонувшие листья, конфетные бумажки. Но кое-где грязное дно посверкивало - ясненько так, серебряно…

Жека лихорадочно соображал, озираясь вокруг.

За кустами, покрашенная зеленым, стояла тесовая будка. В таких будках садовники хранят свои лопаты, резиновые шланги и метлы. Сейчас кто-то бренчал там, постукивая по железу.

Сторож - в клеенчатом плаще с капюшоном - чинил колесо у тачки, осаживая его молотком.

Дядь, - спросил Жека, - фонтан на обед не выключают?

Только на ужин, - сказал сторож.

Под его капюшоном не помещалась растительность - много ее было. Борода, усы, бакенбарды, брови. Чубчик с проседью. Остренькие глазки совсем спрятались в заросших ямках.

Правда, дядь, когда его выключают?

А тебе зачем?

Я ключ туда уронил.

Экой ты неосторожный…

Крутил на пальце… а он и свалился.

Железный ключ-то?

Медный, - быстро сказал Жека. - От английского замка.

Хоть раз в жизни пригодилась школьная физика. Железный ключ можно вытащить магнитом не выключая фонтан…

Жди до вечера, - сказал сторож. - Вечером буду чистить, поглядим тогда.

Багровыми лучами разливалось северное сияние по полярному небу. Яркими брызгами разноцветных камней искрились ледяные горы. Тишина вокруг была мертвая, холодная.

Спит медведь на прозрачной льдине. Прижал он уши свои к затылку, спрятал острую, сухощавую морду под широкую лапу и спит. Тепло ему в белой пушистой шубе. Никто не потревожит его мирного сна. Только изредка донесется гулкий раскат словно пушечного выстрела, и понимает Мишка во сне, что раскололась ледяная гора – только вздрогнет слегка, поведет ухом и снова безмятежно погрузится в свой чуткий сон.

А волны багровых лучей все переливаются в необъятном просторе полярного неба, в причудливых, дивных изгибах, рассыпая яркие снопы золота, пурпура, играя на льдинах. Раскинулись они длинными цепями по всему фантастично освещенному горизонту то в виде острых зубчатых горных хребтов, то грядами холмов, то мягкими волнистыми очертаниями, то громоздясь друг на друга в хаотическом беспорядке. И все они на общем темно-синем фоне переливают разноцветными огнями. Вот искрится вся розовая льдина, высоко поднимая к небу свой яркий шпиц. А вот сурово возвышается готическая башня, опоясанная стройными рядами сквозных арок. Заливаясь волнами света, она то вспыхнет рядами грозных бойниц, то, отражая в себе сияние, задробится его лучами и на мгновение померкнет.

Вдруг медведь заворчал и проснулся. И чего бы, кажется? Никто его не будил, спал бы себе. Да нет, видно, не ладно, уж больно он голоден. Почесал он свою богатырскую лопатку, встряхнулся, поворчал и вдруг насторожил уши. Чуть слышно донесся до него протяжный вой. И вздрогнул Мишка, вытянул шею, задвигал ноздрями и ожил. Сверкнули его глаза, расправились когти. Тихо-тихо спустился он со скалы и пополз…

У крутого отвеса ледяной скалы приютилось небольшое суденышко. Разукрашено оно ледяными гирляндами и кистями, отливающими всеми цветами радуги. Сиротливо глядит оно своими заиндевевшими боками и высоко вздернутым носом. Царит вокруг тишина мертвая, непробудная, царит она и на судне. Замерло оно и недвижимо чернеет в оледенелом воздухе.

А там, в глубине его, в тесной каюте, отходит душа Божья в новый, далекий, неведомый мир. Тихо похрустывает красноватый огонек в раскаленной печи. Молча сидят вокруг суровые и исхудалые промышленники и глядят на огонь. Вот дядя Степан нагнулся, подобрал два поленца, оглядел их со всех сторон, словно невидаль какую, и бросил в печь. Заиграло полымя на его угрюмом лице, засеребрилась косматая борода. Вздохнул дядя Степан, облокотился локтями о колена и замер. Вон Митрич – потешник и балагур. Да уж не до словечек ему. Тоска жгучая, неумолимая ухватила его за горло и сомкнула уста. Вон Гришка-варнакВарнак – каторжник или бывший каторжник. с своим продольным шрамом на худой щеке. Тупо глядят его небольшие серые глаза, ни один мускул испитого бледного лица не дрогнет. А вон и сам Ванюха – красавец богатырь. Да не узнать уж парня: почернела его красота. Разметался он на оленьих шкурах, провалились его большие, черные глаза и странно светятся зловещим огоньком. Худо Ванюхе.

По переменам едва слышно тявкает во сне лохматая собачонка Рыжик. Свернулась она в ногах у Ванюхи и сладко спит. Видно, чудится ей широкая улица их родного поселка, гонится она за босоногим пареньком и, в азарте, не в силах удержать спазматического лая, дергает лапкой, шевелит хвостом. Проснется – окинет взглядом все хмурые лица, пощурится на огонь и, суетливо пряча свою красивую мордочку, спешит перенестись отсюда далеко-далеко.

Поднялся ветерок, загудел по снастям. Проснулся Ванюха, силится повернуть распухшим языком. Окружили его промышленники, наклонили головы, слушают.

– Братцы! Коли что… Матери поклон… Паране…

Скажите – завсегда… Там в узелке… серьги ей от меня…

Затих. Сдвинул брови дядя Степан – старшой по артели.

– Ладно. Да ты, Ванюха, не того… Все в воле Божьей. Чего там загадывать «коли что», сам встанешь! – И понурил голову еще ниже.

Бредит Ванюха, бредит страдой мурманской, первым промыслом… Чудятся ему становища, длинной цепью раскинутые по всему мурманскому берегу, под теплыми лучами летнего солнца. Хоть и не привычен парень к работе промысловой – впервой ведь! – а не отстает от старших. Валом ложится на упругие весла, и летит утлая шнякаШняка – небольшое плоскодонное беспалубное парусное рыболовное судно. в открытое море заводить невода. Заколышется море, и ныряет шняка, как гагара, то взлетит на седую вершину косматого вала, то скользнет в открытую бездну. Кормщик любуется парнем, похваливает. И радостно Ванюхе от похвал старика, и жутко… Бредит Ванюха. Тут и схватки с норвежцами, и бури лютые, и медведи. А чаще мерещится ему Параня-зазнобушка. Любуется он ею, речи нашептывает ласковые да любовные…

А ветер все так же посвистывает по снастям и стонет по щелям. Все так же жутко промышленникам. В смертельной душевной тоске скучились они у больного и сидят недвижимо, замирая в холоде полярной ночи.

Вдруг раздался треск зловещий, переливчатый. Вздрогнули промышленники, встрепенулись. Разом смекнули, в чем дело. Схватил дядя Степан Ванюху своими могучими руками, перекинул через плечо и ринулся на палубу.

С визгом, стоном наклонялась «Параня», все больше и больше, конвульсивно растопырив вокруг свои доски и борта, словно щетинясь. Зазевался варнак – налетела на него мачта, запутала в реях, подмяла. Да спасибо – освободил его дядя Степан, выручил.

Раздавило «Параню» сходящимися льдинами, раздавило, как скорлупу, одни щепы остались… задумался дядя Степан – матерый, бывалый старик, потом огляделся вокруг и послал варнака за кирками. А сам принялся кликать Митрича-балагура.

Сидит Митрич на корточках, невдалеке от «Парани», прямо на льду, опустил голову на руки, не шевелится. Окликнул его еще раз дядя Степан – не обернулся Митрич – сидит, как истукан. Рассердился старик, плюнул и принялся за работу. Натаскал бревен, досок, застелил их шкурами, положил на них еле живого Ванюху, укрыл потеплей. Тут Гришка подошел с двумя кирками и ломом.

– Поди, малый, погляди, чего там Митрич присох, – сказал дядя Степан и, подойдя к ледяной скале, взмахнул киркой наотмашь. Посыпались ледяные брызги, закипела работа.

– Митрич, а Митрич! Иди подсоблять! – крикнул Гришка, теребя за плечо товарища.

Тот вздрогнул, съежился и сунул лицо между коленями еще глубже.

– Митрич! Чего тебе, а? Вставай! Замерзнешь.

Вдруг Митрич поднял лицо, хлопнул себя по коленям и закричал дико, неистово:

– А, норвега, братцы, норвега!..

Оторопел Гришка, отступил на шаг.

– Митрич, брось, оставь! Идем шалаш вырубать! Чего тебе, а?

– Норвега, братцы, норвега! – завопил Митрич еще неистовей и спрятал лицо между колен.

Подогнулись ноги у варнака, бежит к дяде Степану.

– Дядя, а дядя!.. Митрич решился!

Бросил кирку дядя Степан, подошли они вместе.

– Митрич, вставай! Замерзнешь, пес ты окаянный, иди подсоблять!

Щелкнул Митрич зубами, визжит:

– Норвега, братцы, норвега!..

– Да полно тебе! Какая норвега, вставай!

Ухватился Митрич за дядю Степана и с ужасом по вторяет:

– Норвега, братцы, норвега!

Вырвал ногу дядя Степан, поглядел на Гришку, а уж и тот побелел, трясется, еле на ногах стоит.

– Бежим, дядя, бежим! – лопочет губами, а сам пригинается.

Сорвалось что-то и у дяди Степана. Хватило его, словно ломом по голове, продрал мороз по костям, задрожал он, позеленел и кинулся прочь. Вмиг выхватил из обломков «Парани» длинные санки, набросал в них всего, что ни попадало под руки, торопясь, спотыкаясь, падая, а варнак ошалел, еще пуще бегает за ним и повторяет, слезно рыдая:

– Ой, скорей, дядя, скорее!

– Гляди, не замерз бы, – сказал дядя Степан, кивая на Митрича, и прибавил: – Чего там жалеть, собери костер да подволоки его, может, очнется.

Покорно взялся Гришка за работу, собрал огромный костер, высек огня, и запылало широкое пламя, запылало и ярко осветило всех пятерых: Ванюху с его испитым, почернелым лицом, дядю Степана с пучками бровей и всклоченной бородой, варнака с выражением муки и глухой тоски в воспаленных глазах, осветило и Митрича-балагура. Как подволокли его – так и остался он у костра, с лицом на коленях; осветило и Рыжика. Сидят они молча, в тупом забытье – ждут смерти Ванюхи.

По всему простору полярного неба тонут яркие звезды, искрясь и переливаясь радужными огнями. Черным столбом подымается дым от костра, широкими клубами стелется в разреженном воздухе и тает по ветру…

Не жалеют топлива исхудалые, заморенные, еле живые промышленники – видно, чуют, что за ночь охватила их на далеком севере, морозная яркая ночь, – зажгли свою елку, празднуют и они Рождество Спасителя, и разгорается их елка все шире и выше, поднимаясь навстречу пышной красавице – царице – Полярной звезде…

– Помер… – сказал дядя Степан.

Оглянулся варнак – посинел Ванюха, не дышит, черной кровью запеклись его полуоткрытые губы.

Тяжелые слезы закапали на заскорузлые щеки. Эх, Господи, Господи!.. Вздыхают бедняги и стоят над Ванюхой в глубоком раздумье. Наконец взяли его, отнесли на суденышко, положили за борт. Стал на колени дядя Степан – старшой по артели, шапку снял, а за ним и варнак. Прочел дядя Степан «Отче наш», заупокойную молитву, помолились, накрыли покойника, повздыхали, посадили еле живого Митрича в сани и побежали они вдвоем, волоча сани, подгоняя друг друга…

Завыл Рыжик, усевшись в ногах Ванюхи, не оставил хозяина, помнит ласки его, помнит, как делился он с ним ломтем черного хлеба, помнит, как он поглаживал его мохнатую мордочку и рассказывал про Параню свою ненаглядную… Стащил Рыжик парус, положил свои лапки на широкую грудь богатырскую, что грела его во время ненастное, снежное, и с прерывистым визгом лижет покойника, а то снова подымет голову и жалобно воет…

Все дальше и дальше уходят промышленники, волоча за собою длинные санки, на которых среди бочонков и ящиков приютился и Митрич-балагур. Ничего он не видит и не понимает, положил лицо на колени, охватил их руками – затих. Шагает дядя Степан размеренно, твердо, не отстает и варнак – выгибают спины промышленники, уходят все дальше и дальше…

Не умер Ванюха, очнулся. Раскрыл он глаза – только Рыжик один радостно лает. Ужас напал на Ванюху. С болью в сердце поднял он голову, ухватился за обломанный борт – тихо, пустынно кругом… Только вон далеко-далеко будто движутся санки… Попробовал крикнуть – вырвался хриплый стон нечеловеческий и замер в оледенелом воздухе.

Опустилась голова парня на свернутый парус, закрылись глаза, шепчут губы слова непонятные. И вдруг видит он… Родное селение, солнышко светит ярко, тепло. Вот избенка родная. Стоит на пороге мать и моет снегом ручонки сестре его махонькой. Вот-то обрадуется! Давно уж пора! Похудела, бедная, заждавшись кормильца, ушел он с самого Сретенья и без вести пропал на далеком промысле…

Рождество на дворе. Гулко несутся по воздуху мерные удары деревенского колокола, гудят они по всему селению, созывая люд крещеный на молитву.

Спешит Ваня, спотыкается… Вот уже он подле… вот уж и мать разглядела… Жарко припала к нему, еще жарче крестится и шепчет молитву…

Рассказы пошли… Подарки вынимает, деньги, потом и кровью заработанные. Трудно было. Малым показалось ему ловить треску да «зверя барышного», захотелось развернуться парню во всю мощь богатырскую, заработать на свадьбу, – собрал артель, оснастил суденышко и махнули за Шпицберген на кита!.. После лова богатого – повернули назад, да замешкались с ворванью. Чай, недельки с две уже прошло от Воздвиженья, как назад уже шли, и подарки на встречных торговых судах уже закупили… уж и Матку завидели!.. Как на грех, тут буря случилась, поломала, побила их, руль унесла. И погнало их снова на север, как ни бились они. Гнал их ветер неделю, другую, снова льды показались – горы целые, стал мороз пробирать. Затянуло кругом, и не видно конца этим льдам окаянным. А мороз все крепчает. Сплотил он горы ледяные, крепко сковал, проклятый, – кой-где только вода уцелела. Тут уж работа каторжная пошла, и казалось, конца ей не будет. Сначала думали-таки провести «Параню», уж больно рвался Ванюха, не хотел зимовать. Ну, бились, ломали ледяные глыбы, порохом рвали – работал парень за десятерых!.. Ведь экая сила!.. Кабы не он – давно бы все они побросали ломы да отдались на волю Божью… Смирились – больно затерло. Расположились на зимовку… Одного за другим хоронили промышленники, не щадил их мороз. Ну, да что Бога гневить! – выбились-таки, хоть и не все, а выбились!.. Слушает мать его, слезы текут.

А вот и Параня выглянула. Забилось сердце Ванюхи! Стоит она перед ним румяная, радостная, грудь волной подымается, глаза стыдливо потупила… Не забыл и ее парень… куда там забыть! – серьги из платка вынимает, настоящие, золотые.

Стоят они так, друг друга обнявши, – заснули точно… Прижалась она своей грудью высокой, девичьей к богатырской груди Ванюхи…

Туман выдвинулся беспросветный, будто ночь наступила. Уплывать стала Параня из рук его все дальше и дальше. Дух захватило Ванюхе, дыхание сперло… А Параня зовет его, руки протягивает. Все дальше и дальше плывет она, темней и темней все становится, почти и не видать ее… Хочет крикнуть Ванюха, клещи охватили горло его…

Рванулся и замер…

Влез белый медведь на борт, дернул ухом, носом повел и воровскими шагами стал подходить все ближе, смелей… Как увидал его Рыжик – яростно ощетинился, зарычал и вцепился в его мохнатую шубу. Отмахнул Мишка Рыжика, да куды! Не на такого напал! Борется крошка с гигантом: уходи, мол, не трожь!

Берегись, дядя Степан, берегись, Гришка-беглый, берегись, Митрич-потешник! Новые беды, новое горе, несдобровать вам, бедняки, голоден Мишка!

Потухло сияние, тихо кругом. Один лишь Рыжик, подняв свою мордочку, жалобно воет. И несется вой этот жалобный, скорбный, душу щемящий, – и пропадает вдали безответно.

В ночь на двадцать пятое декабря шла экспедиция частного американского общества, отправленная на розыски парохода «Жанетта», – под начальством капитана Гройса. Встретила она дядю Степана и Гришку, атакованных белым медведем. При первом же выстреле – медведь обратился в довольно храброе бегство. Расспросили дядю Степана и Гришку – как, что и откуда. Они рассказали все: и о смерти Ванюхи, и о том, что Рыжик при мертвом хозяине остался. Капитан уже отдал приказ о выступлении в путь, да в это время наш почтенный соотечественник, доктор Стружкин, торжественно объявил, что, как член русского общества покровительства животным, он не допустит гибели собачонки и спасет ее во что бы то ни стало…

– Мне нет дела до законов вашего общества, – воскликнул Гройс, – для меня важнее законы человечества, по которым я обязан спешить на розыски экипажа «Жанетты».

– Капитан, – сказал Стружкин, не возвышая голоса, – для меня законы Бога важнее законов человечества, а по законам Бога добро не подлежит измерению! Вперед!.. – И доктор свистнул на собак. Они подхватили санки и помчали его на север.

Каково же было удивление капитана и всех участников экспедиции, когда сани доктора привезли тело Ванюхи. Но еще большее удивление и радость со стороны дяди Степана, Гришки и пришедшего в себя Митрича вызвало сообщение доктора, обращенное к капитану и его команде. Кончая свой прочувствованный рассказ, причем оказалось, что Ванюха все еще жив и может поправиться, почтенный доктор сказал:

– Капитан Гройс! Господа американцы! Девятнадцать столетий тому назад Спаситель указал нам на основы истинного добра, а до сих пор мы еще склонны увлекаться и повторять, как Иуда: «Лучше бы сделала эта женщина, если бы продала масло за триста динариев и раздала их нищим». Капитан! В этом несчастном человеке сохранилась еще искра жизни, и ею он обязан только тому, что эта верная собачонка, не мудрствуя лукаво, отдалась не «законам человечества», а законам любви и самоотвержения. Где торжествует любовь – там торжествует и разум…

В то же мгновенье, как по волшебству, – все небо залило сплошным пожаром северного сияния…